(это краткая справочная статья,
фрагменты самой книги были удалены 19.06.2009,
подробности см. здесь - Майн кампф )

"Майн кампф" ("Mein Kampf" - "Моя борьба"), книга Гитлера , в которой он обстоятельно изложил свою политическую программу. В гитлеровской Германии "Майн кампф" считали библией национал-социализма, она получила известность еще до выхода в свет, и многие немцы верили, что нацистский лидер способен воплотить в жизнь все, что наметил на страницах своей книги. Первую часть "Майн кампф" Гитлер написал в тюрьме Ландсберга, где отбывал срок за попытку государственного переворота . Многие его соратники, в том числе Геббельс , Готфрид Федер и Альфред Розенберг , уже опубликовали брошюры или книги, и Гитлеру страстно хотелось доказать, что, несмотря на недостаточное образование, он также способен внести свою лепту в политическую философию. Поскольку пребывание почти 40 нацистов в тюрьме было необременительным и комфортным, Гитлер многие часы проводил диктуя первую часть книги Эмилю Морису и Рудольфу Гессу . Вторая часть была написана им в 1925-1927, уже после воссоздания нацистской партии.

Первоначально Гитлер озаглавил свою книгу "Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости". Однако издатель Макс Аман, не удовлетворясь столь длинным названием, сократил его до "Моя борьба". Крикливый, сырой, напыщенный по стилю первый вариант книги был перенасыщен длиннотами, многословием, неудобоваримыми оборотами, постоянными повторами, что с головой выдавало в Гитлере полуобразованного человека. Немецкий писатель Лион Фейхтвангер отметил в первоначальном издании тысячи грамматических ошибок. Хотя в последующих изданиях были сделаны многие стилистические исправления, общая картина осталась прежней. Тем не менее книга имела громадный успех и оказалась весьма прибыльной. К 1932 было продано 5,2 млн. экземпляров; она была переведена на 11 языков. Всем молодоженам Германии при регистрации брака навязывали покупку одного экземпляра "Майн кампф". Огромные тиражи сделали Гитлера миллионером.

Основной темой книги была расовая доктрина Гитлера (см. главу XI. Народ и раса . - Ред. ). Немцы, писал он, должны осознавать превосходство арийской расы и хранить расовую чистоту. Их долг - увеличить численность нации, с тем чтобы исполнить свое предназначение - достичь мирового господства. Несмотря на поражение в Первой мировой войне , необходимо вновь набрать силы. Только таким образом германская нация сможет в будущем занять свое место предводителя человечества.

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Иоахим К. Фест
Адольф Гитлер. В трех томах. Том 2

Книга третья
Годы ожидания

Глава I
Видение

Вы должны знать, что у нас есть историческое видение событий.

Адольф Гитлер

Ландсберг. – Чтение. – «Майн кампф». – Программное честолюбие Гитлера. – Стиль и тон. – Революция нигилизма? – Константы гитлеровской картины мира – Великая болезнь мира. – Железный закон природы. – Учение о творческих расовых зёрнах. – Повелитель антимира. – Идеология и внешняя политика. – Поворот на Восток. – Господство над миром. – Выход из тюрьмы.

Лавровый венок, который Гитлер повесил на стене своей камеры в крепости Ландсберг, представлял собой нечто большее, нежели вызывающий символ неизменности его замыслов. Вынужденное выключение из текущих политических событий, вызванное тюрьмой, пошло ему на пользу, как в политическом, так и в личном плане, потому что позволило избежать тех последствий, что были уготованы партии катастрофой 9 ноября, и следить за распрями своих раздираемых ожесточённым соперничеством соратников с безопасной, да к тому же ещё и окружённой нимбом национального мученика дистанции. В то же время оно помогло ему после нескольких лет чуть ли не исступлённой неугомонности прийти в себя – прийти к вере в себя и свою миссию. Улёгся разгул эмоций, и начало – сперва несмело, а по ходу процесса все увереннее – выкристаллизовываться притязание на роль руководящей фигуры правого крыла «фелькише», все более обретая при этом самоуверенные контуры единственного, наделённого мессианскими способностями фюрера. Последовательно и с глубоким проникновением в роль Гитлер приучает к чувству своей избранности сначала своих «сокамерников», и подобное усвоение роли придаёт, начиная с этого момента, его облику те сходные с маской, застывшие черты, которые уже не допускают ни улыбки, ни нерасчётливого жеста, ни необдуманной позы. На удивление неосязаемой, почти абстрактной персоной без лица станет он отныне и впредь появляться на сцене, будучи её неоспоримым хозяином. Ещё до ноябрьского путча Дитрих Эккарт жаловался на folie de grandeur1
Манию величия – Примеч. пер.

Гитлера, на его «мессианский комплекс»2
В пересказе Ханфштенгля это звучит так: «Знаешь, Ханфштенгль, с Адольфом творится что-то не то. Он неизлечимо болен манией величия. На прошлой неделе носился тут взад и вперёд по двору со своим дурацким хлыстом и орал: „Я должен отправится в Берлин, как Иисус в Иерусалим, чтобы выгнать торговцев из храма“ – и ещё такой же бред в таком же духе. Я тебе скажу, что если он даст волю этому мессианскому комплексу, то как бы не погубил нас всех». Hanfstaengl E. Op. cit. S. 83.

Теперь же тот все более сознательно застывает в позе статуи, отвечавшей монументальным размерам его представления о величии и фюрерстве.

Отбывание наказания не было помехой этому планомерному процессу его самостилизации. На последовавшем вслед за первым дополнительном процессе были осуждены ещё около сорока участников путча, которых затем также отправили в Ландсберг. Среди них были члены «ударного отряда Гитлера» Берхтольд, Хауг, Морис, затем Аман, Гесс, Хайнес, Шрек и студент Вальтер Хевель. Начальство тюрьмы предоставляло Гитлеру в рамках этого круга свободное, даже в чём-то компанейское времяпрепровождение, что максимально способствовало его персональным амбициям. В обеденное время он сидел во главе стола под знаменем со свастикой, его камера убиралась другими заключёнными, а вот в играх и лёгких работах он участия не принимал. Доставлявшиеся в тюрьму после него единомышленники должны были «незамедлительно докладывать о себе фюреру», и регулярно в десять часов, как рассказывается в одном из свидетельств, проходила «летучка у шефа». В течение дня Гитлер занимался поступавшей корреспонденцией. Одно из полученных хвалебных писем принадлежало перу молодого доктора филологии Йозефа Геббельса, который так отзывался о заключительной речи Гитлера на процессе: «То, что Вы там сказали, это – катехизис новой политической веры для пребывающего в отчаянии, рушащегося, лишённого божества мира… Некий бог поручил Вам сказать, чем мы страдаем. Вы облекли нашу муку в слова избавления… „Писал ему и Хьюстон Стюарт Чемберлен, в то время как Розенберг поддерживал во внешнем мире память об узнике, распространяя „открытку с портретом Гитлера“, «миллионами штук как символом нашего фюрера“3
Это слова из письма в адрес местной организации Ганновера от 14 января 1924 г., см.: Tyrell A. Op. cit. S. 73.

Гитлер часто прогуливался в тюремном саду; у него все ещё трудности со стилем – сохраняя на лице мину цезаря, он принимал хвалу со стороны своих верноподданных, будучи одетым в кожаные шорты, куртку от национального костюма, а нередко и не сняв с головы шляпу. Когда устраивались так называемые дружеские вечера, и он выступал на них, то «за дверями на лестнице молча толпились служащие крепости и внимательно слушали»4
Kallenbach H. Mit Adolf Hitler auf Festung Landsberg, S. 117 u. S. 45; см. также: Jochmann W. Nationalsozialismus und Revolution, S. 91.

Словно и не было никогда поражения, он развивал перед слушателями легенды и видения своей жизни, а также – в весьма характерном сочетании – практические планы по созданию того государства, чьим единоличным диктатором он, как и прежде, видел себя; например, идея магистральных автомобильных дорог-автобанов, как и малолитражек «Фольксваген», согласно более позднему свидетельству, родилась именно в ту пору. Хотя время для посещений в тюрьме ограничивалось шестью часами в неделю, Гитлер по шесть часов в день принимал своих сторонников, просителей и политических партнёров, превративших крепость Ландсберг в место паломничества; немало было среди них и женщин – не без оснований об этой тюрьме говорили потом как о «первом Коричневом доме»5
Bracher K. D. Diktatur, S. 139. Об утверждении Гитлера, что до идеи автобанов и дешёвых автомобилей для народа он впервые додумался в крепости Ландсберг, свидетельствует X. Франк, см.: Frank H. Op. cit. S. 47. Эрнст Ханфштенгль пишет, что камера Гитлера производила впечатление гастрономической лавки и что излишки служили Гитлеру для ещё более благосклонного расположения к нему охранников, хотя они и так относились к нему хорошо. См.: Hanfstaengl E. Op. cit. S. 144. О массе посетителей, их пожеланиях, просьбах и целях см. отчёт дирекции тюрьмы от 18 сентября 1924 г.: BHStA. Bd. I, S. 1501.

На 35-летие Гитлера, которое отмечалось вскоре после окончания процесса, цветы и посылки знаменитому узнику заполнили несколько помещений.

Вынужденная передышка послужила в то же время для него и своего рода поводом для «инвентаризации», в ходе которой он старался навести порядок в неразберихе своих аффектов и складывал обрывки когда-то читанного и наполовину усвоенного, дополняя все это плодами текущего чтения, в чертёж некой мировоззренческой системы: «Это время дало мне возможность разобраться с различными понятиями, которые до того я ощущал лишь инстинктивно»6
Слова Гитлера, сказанные им в кругу «старых борцов», см. Shirer W. L. Op. cit. S. 516.

О том, что им действительно было прочитано, можно судить только по косвенным доказательствам и свидетельствам из третьих рук; сам же он в своей постоянной заботе самоучки, как бы его не заподозрили в духовной зависимости от кого-то, чрезвычайно редко говорил о книгах и любимых авторах – многократно и в различной связи упоминается только Шопенгауэр, с чьими произведениями он якобы не расставался на войне и мог пересказывать из них большие куски; то же относится к Ницше, Шиллеру и Лессингу. Он всегда избегал цитирования и создавал тем самым одновременно впечатление об оригинальности своих познаний. В автобиографическом очерке, датированном 1921 годом, он утверждал, что в юности занимался «основательным штудированием народнохозяйственных учений, а также всей имевшейся, в то время антисемитской литературы», и заявлял: «На 22-м году жизни я с особым рвением набросился на военно-политические труды и буквально в течение нескольких лет не упускал ни малейшей возможности самым тщательным образом заниматься всеобщей всемирной историей»7
ВАК, NS 2617a; Hitlers Tischgespraeche, S. 82.

Однако при этом никогда не упоминается ни один автор, ни одно название книги, всегда речь идёт – что так характерно для неконкретной формы выражения его гигантомании – о целых областях знаний, якобы усвоенных им. В той же связи – и вновь с указующим в даль перстом – он называет историю искусства, историю культуры, историю архитектуры и «политические проблемы», однако нетрудно предположить, что свои познания он до той поры приобретал лишь как компиляцию из вторых и третьих рук. Ханс Франк, говоря о временах заключения в ландсбергской тюрьме, назовёт Ницше, Чемберлена, Ранке, Трайчке, Маркса и Бисмарка, а также военные мемуары немецких и союзнических государственных деятелей. Но вместе с этим и до этого он черпал элементы своего миропонимания и из тех отложений, что наносились потоком мелкотравчатой псевдонаучной литературы из весьма сомнительных источников, чей точный адрес сегодня уже едва ли возможно определить, – расистские и антисемитские труды, сочинения по теории германского духа, мистике крови и евгенике, а также историко-философские трактаты и дарвинистские учения.

Достоверной в свидетельствах многочисленных современников, касающихся вопроса о чтении Гитлера, является, в принципе, лишь та интенсивность, с которой, как рассказывают, он утолял свой книжный голод. Ещё Кубицек говорил, что Гитлер был записан в Линце одновременно в трех библиотеках и он помнит его не иначе как «окружённого книгами», а по выражению самого Гитлера он либо «набрасывался» на книги, либо «проглатывал» их8
Kubizek A. Op. cit. S. 75, 225; там же автор называет «любимым произведением» Гитлера «Немецкие героические саги» и упоминает, в частности, что читал он «Историю архитектуры», Данте, Шиллера, Гердера и Штифтера, причём интересно, что о Розеггере Гитлер заметил, мол, тот для него «слишком популярен». По поводу перечня книг, названных Франком, см.: Frank H. Op. cit. S. 40. А вот Э. Ханфштенгль приводит другой список (Hanfstaengl E. Op. cit. S. 52 f.), причём он наряду с политической литературой и эпосами называет и знамени тую «Историю нравов» Э. Фукса. В упомянутом разговоре с Дитрихом Эккартом называются, либо фигурируют как известные Гитлеру следующие произведения: «История еврейства» Отто Хаузера, «Евреи и хозяйственная жизнь» Вернера Зомбарта, «Международный еврей» Генри Форда, «Еврей, еврейство и оевреивание христианских народов» Гужено де Муссо, «Справочник по еврейскому вопросу» Теодора Фрича, «Великий обман» Фридриха Долича, а также «Протоколы сионских мудрецов». Позднее Гитлер рассказывал в кругу секретарш, что «в пору его тяжёлой молодости в Вене он проглотил(!) целых пятьсот томов, составлявших фонд одной из городских библиотек» (Г); см.: Zoller A. Op. cit. S. 36.

Однако из его речей и сочинений – вплоть до «застольных бесед», – равно как и из воспоминаний его окружения, перед нами встаёт человек с весьма характерной духовной и литературной индифферентностью; среди примерно двух сотен его монологов за столом лишь вскользь упоминаются имена двух-трех классиков, а в «Майн кампф» лишь однажды появляется ссылка на Гёте и Шопенгауэра, да и то в достаточно безвкусном антисемитском контексте. Познание и впрямь для него ничего не значило, он не ведал ни связанных с ним высоких чувств, ни кропотливых трудов, для него была важна утилитарность знания, а то, что он назвал и описал как «искусство правильного чтения», никогда не было чем-то иным, кроме поиска формул для заимствования, а также весомых доказательств для собственных предубеждений – «подходящим по смыслу вкраплением в картину, которая в каком-то виде уже существовала всегда».9
Hitler A. Mein Kampf, S. 37.

Лихорадочно и с той жадностью, с какой он набрасывался на горы нанесённых книг, накинулся он с начала июня на работу над «Майн кампф» – первая часть этой книги была завершена уже через три с половиной месяца. Гитлер говорил, что он «должен был написать обо всём, что беспокоило душу». «До поздней ночи стучала пишущая машинка, и можно было слышать, как он в узких стенах диктовал текст своему другу Рудольфу Гессу. Уже готовые главы он потом обычно читал вслух… в субботние вечера сидевшим вокруг него подобно апостолам вокруг Христа товарищам по судьбе»10
См.: Maser W. Hitler"s Mein Kampf, S. 26, а также: Frank H. Op. cit. S. 39.

Задуманная поначалу как отчёт об итогах «четырех с половиной лет борьбы», эта книга превратилась затем в значительной мере в своего рода смесь из биографии, идейного трактата и учения о тактике действий и имела одновременно своей целью изготовление легенды о фюрере. В его мифологизирующем изображении жалкие, затхлые годы до вступления в политику приобретали благодаря смело вплетённым узорам нужды, лишений и одиночества характер некой фазы аккумуляции и внутренней подготовки, как бы тридцатилетнего пребывания в пустыне, предусмотренного Провидением. Макс Аман, будущий издатель книги, явно ожидавший получить автобиографию с сенсационными подробностями, был поначалу чрезвычайно разочарован рутинностью и многословием этой скучной рукописи.

Однако тут следует исходить из того, что честолюбие Гитлера с самого начала целило куда выше, нежели это мог разглядеть Аман. Автор хотел не разоблачать, а интеллектуально подкрепить только что обретённое притязание на фюрерство и представить себя в виде прославлявшегося им же самим гениального сочетания политика и программолога. А пассаж, содержащий ключ к этим его дальним замыслам, находится в неприметном месте в середине первой части книги:

«Если искусством политики действительно считается искусство возможного, тогда программолог относится к тем, о коих говорят, что богам только нравится, когда они требуют и хотят невозможного… В рамках продолжительных периодов истории человечества может однажды произойти так, что политик обручится с программологом. Но чем сердечнее это слияние, тем мощнее и сопротивление, противостоящее затем действиям политика. Он работает уже не на потребности, которые ясны любому взятому наугад мещанину, а на цели, которые понятны лишь немногим. Поэтому его жизнь бывает тогда раздираема любовью и ненавистью…

И тем реже (бывает) успех. Но если он всё-таки улыбнётся в веках одному, то, может быть, тогда в свои поздние дни тот будет уже окружён лёгким мерцанием грядущей славы. Правда, эти великие бывают только марафонцами истории; лавровый венец современности коснётся разве что висков умирающего героя».11
Hitler A. Mein Kampf, S. 231 f.

То, что это окружённое лёгким мерцанием явление есть не кто иной, как он сам, и является постоянным, назойливым мотивом книги, а картина умирающего героя – это, скорее, попытка трагически мифологизировать неудачу, которую потерпел он сам. Гитлер посвящает себя сочинительству с чрезвычайной, жаждущей аплодисментов серьёзностью и явно старается доказать этой книгой не в последнюю очередь и то, что вопреки незаконченной школе, вопреки провалу при поступлении в академию и вопреки фатальному прошлому в виде мужского общежития он находится на уровне буржуазного образования, что он глубоко мыслит и наряду с интерпретацией современности может представить и свой проект будущего, в этом и заключается претенциозное и главное назначение книги. За фасадом звучных слов явственно проглядывает озабоченность полуобразованного человека, как бы читатель не усомнился в его интеллектуальной компетентности; примечательным образом цепляет он, дабы придать монументальность своему языку, часто целые ряды существительных друг за другом, многие из которых он образует от прилагательных или глаголов, так что их содержание кажется пустым и искусственным: «Благодаря представлению мнения, что на пути якобы достигнутого демократическими решениями одобрения… „– в общем и целом это язык, лишённый дыхания, лишённый свободы, напряжённый, как в боевой стойке: «Углубляясь по-новому в теоретическую литературу этого нового мира и пытаясь разобраться в возможных последствиях оной, я сравнил затем последние с фактическими явлениями и событиями их эффективности в политической, культурной и экономической жизни… Постепенно я получил таким образом своё собственное подтверждение, правда, и тогда уже прямо-таки гранитного фундамента, так что я с того времени не нуждался больше в том, чтобы осуществлять корректировку моей внутренней убеждённости в этом вопросе…“12
Ibid. S. 170.

И многочисленные стилистические огрехи, так и не устранённые, несмотря на немалые усилия по редактуре, которой занимались несколько человек из его окружения, тоже имеют своим истоком маскируемую суесловием псевдонаучность автора. Вот он и пишет, что «крысы политической отравленности нашего народа» выгрызли и без того скудные школьные знания «из сердец и памяти широких масс», или что «флаг рейха» поднялся «из чрева войны», а люди у него «берут грех прямо на бренную плоть». Рудольф Ольден как-то обратил внимание на то, какое насилие над логикой совершает стилистическое утрирование Гитлера. Вот как пишет он, например, о нужде: «Кто никогда не побывал сам в тисках этой душащей гадюки, тот никогда не познакомится с её ядовитыми зубами». В этих нескольких словах столько ошибок, что их с лихвой хватило бы на целое сочинение. У гадюки нет тисков, а у змеи, которая может обвиваться вокруг человека, нет ядовитых зубов. И если уж человека душит змея, то тем самым она никак не знакомит его со своими зубами13
Olden R. Op. cit. S. 140; Hitler A. Mein Kampf, S. 32, 552, 277, 23. Над корректурой и редактированием рукописи работали, согласно различным источникам, музыкальный критик газеты «Фелькишер беобахтер» Штоль-цинг-Черны, издатель антисемитского листка «Мисбахер анцайгер» и бывший падре из монашеского ордена Бернхард Штемпфле и – правда, с меньшим успехом – Эрнст Ханфштенгль. Однако Ильза Гесс, жена Рудольфа Гесса, отрицает какую-либо редакционную помощь третьих лиц и опровергает также, будто Гитлер диктовал книгу её мужу. Правильнее сказать, что Гитлер «сам двумя пальцами отпечатал рукопись на допотопной пишущей машинке, когда был в ландсбергском заключении». См.: Maser W. Hitler"s Mein Kampf, S. 20 ff.

Но одновременно при всём этом высокомерном беспорядке мыслей в книге есть и остроумные соображения, неожиданно выступающие из глубокой ирреальности, и меткие формулировки, и впечатляющие картины – вообще для этой книги характерны в первую очередь противоречивые, спорящие друг с другом черты. Её застылость и озлоблен ность поразительным образом контрастируют с ненасытной тягой к плавному потоку речи, а постоянно ощущаемое стремление к стилизации – с одновременным отсутствием самоконтроля, логика – с тупостью, и лишь монотонно и маниакально зацикленный на себе эгоцентризм, только подтверждаемый отсутствием на страницах этой толстенной книги людей, не имеет в ней своего антипода. Но как ни утомительно и трудно читать её в целом, все же она даёт примечательно точный портрет своего автора, постоянно озабоченного, как бы его не разглядели, но именно благодаря этому, собственно говоря, и дающего возможность себя разглядеть.

Вероятно, осознав изобличающий характер своей книги, Гитлер впоследствии попытается даже отмежеваться от неё. Как-то он окрестил «Майн кампф» стилистически неудачной чередой передовиц для газеты «Фелькишер беобахтер» и презрительно обозвал её «фантазиями за решёткой»: «Во всяком случае, я знаю одно: если бы я в 1924 году мог предвидеть, что стану рейхсканцлером, то не написал бы этой книги». Правда, одновременно он дал понять, что это продиктовано только лишь чисто тактическими или стилистическими соображениями: «По содержанию я не стал бы менять ничего».14
Frank H. Op. cit. S. 39.

Претенциозный стиль книги, вычурные, тянущиеся, как черви, периоды, в которых витиевато соединяются буржуазная тяга блеснуть учёностью и напыщенность австрийского канцелярита, несомненно, весьма затрудняли доступ к ней и имели в конечном итоге своим результатом, что, напечатанная тиражом почти в десять миллионов экземпляров, она разделила участь любой обязательной и придворной литературы, т. е. оставалась непрочитанной. Не менее отталкивающе действовала, по всей видимости, и лишённая воздуха, пропитанная все теми же мрачными галлюцинациями почва сознания, на которой процветали все его комплексы и чувства и которую Гитлер, надо полагать, мог покидать только как оратор, в своих препарированных выступлениях, – удивительно затхлый запах бьёт в нос читателю со страниц этой книги, особенно ощутим он в главе о сифилисе, но, помимо этого, и в частых грязных жаргонизмах, и в избитых образах, что составляет в целом трудно определяемый, но совершенно очевидный запах бедности. Манящие запретные представления зашоренного молодого человека, попадавшего вследствие войны и бурной активности в последующие годы вплоть до Ландсбергской тюрьмы разве что в объятия подружек материнского типа и охваченного, по свидетельству из его окружения, страхом «стать предметом пересудов из-за женщины»15
См.: Zoller A. Op. cit. S. 106, а также: Strasser O. Hitler und ich, S. 94 ff.

Отражаются в той на удивление душной атмосфере, которой он наделяет свою картину мира. Все представления об истории, политике, природе или человеческой жизни сохраняют тут страхи и вожделения бывшего обитателя мужского общежития – возбуждающие галлюцинации о Вальпургиевой ночи при затянувшемся половом созревании, когда мир предстаёт в картинах совокупления, непотребности, извращения, осквернения и кровосмешения:

Откровенно невротические испарения этой книги, её вычурность и беспорядочная фрагментарность породили, однако, и то пренебрежение к ней, которое долгое время частично определяло и такое же отношение к национал-социалистической идеологии. «Никто не принимал книгу всерьёз, не мог принимать её всерьёз, да и вообще не понимал этот стиль, – писал Герман Раушнинг и объяснял точные причины этого. – То, чего, собственно, хочет Гитлер… в „Майн кампф“ не содержится»17
Rauschning H. Gespraeche, S. 5; ders., Revolution des Nihilismus, S. 53.

Не без стилистического изящества Раушнинг формулирует теорию, толкующую национал-социализм как «революцию нигилизма». У Гитлера, считает он, и руководимого им движения не было никакой идеи или даже хотя бы приблизительно законченного мировоззрения, они брали себе в услужение только имевшиеся настроения и тенденции, если оные могли обещать им эффективность и сторонников. Национализм, антикапитализм, культ народных обрядов, внешнеполитические концепции и даже расизм и антисемитизм были открыты для постоянно подвижного, абсолютно беспринципного оппортунизма, который ничего не уважал и не боялся, ни во что не верил и как раз самые торжественные свои клятвы нарушал наиболее беззастенчиво. Тактическое клятвопреступление национал-социализма, говорит Раушнинг, буквально не имеет границ, а вся его идеология – это всего лишь фокусничанье с шумом на авансцене, призванное замаскировать стремление к власти, которое одно только и является всегда самоцелью и любой успех рассматривает исключительно как шанс и ступеньку к новым, диким и честолюбивым авантюрам – без смысла, без конкретной цели и без остановки: «Это движение в своих движущих и направляющих силах полностью лишено предпосылок, лишено программы, оно готово к действиям – инстинктивным со стороны его лучших стержневых отрядов и в высшей степени обдуманным, хладнокровным и изощрённым со стороны его руководящей элиты. Не было и нет такой цели, от которой национал-социализм не был готов отказаться в любой момент или которую он не был бы готов в любой момент выдвинуть во имя движения». Точно так же говорили в 30-е годы и в народе, с насмешкой называя идеологию национал-социализма «миром, где воля есть – ума не надо».

Правильным тут было и остаётся, пожалуй, то, что национал-социализм всегда демонстрировал высокую степень готовности приспосабливаться, а сам Гитлер – столь характерную для него индифферентность в программных и идейных вопросах. Двадцати пяти пунктов – как бы они ни устарели – он придерживался (по его собственному признанию) только из тех тактических соображений, что любое изменение запутывает, а его отношение к программам вообще было просто равнодушным; так, например, об основном труде своего главного идеолога Альфреда Розенберга, считавшемся одной из основополагающих работ национал-социализма, он ничтоже сумняшеся заявил, что «прочитал всего лишь небольшую часть, потому что… написан он труднодоступным языком»18
Hitlers Tischgespraeche, S. 269 f. При этом Гитлер сделал весьма характерное замечание, что только враги национал-социализма действительно разбирались в этой книге.

Но если национал-социализм не разработал никакой ортодоксии и для доказательства правоверности довольствовался обычно просто коленопреклонением, то не был, однако, и некой исключительно тактически обусловленной волей к успеху и господству, возводившей себя в абсолют и бравшей на вооружение идеологические конструкции в зависимости от меняющихся потребностей. Скорее, тут было и то, и другое, национал-социализм был одновременно и практикой господства, и доктриной, причём одно входило в другое и многократно переплеталось друг с другом, но даже и в самых отвратительных из дошедших до нас признаниях в бессмысленной жажде власти Гитлер и его ближайшие окружение все равно всегда проявляли себя пленниками своих предрассудков и господствовавших над ними утопий. Как национал-социализм не впитал в себя ни единого мотива, который не был бы продиктован возможностями преумножения власти, так и его решающие проявления власти нельзя понять без определённого, порою, правда, беглого и лишь с большим трудом осязаемого идеологического мотива. По ходу своей удивительной карьеры Гитлер был обязан тактической сноровке всем, чем вообще можно быть обязанным тактике, – более или менее впечатляющим сопутствующим обстоятельствам успеха. А вот успеху как таковому приходится, напротив, иметь дело с целым комплексом идеологизированных страхов, надежд и видений, чьей жертвой и эксплуататором и был Гитлер, а также с принудительной силой мысли, каковую он умел придавать своим представлениям по некоторым коренным вопросам истории и политики, власти и существования человека.

Насколько недостаточна и неудачна в литературном отношении оказалась поэтому попытка с помощью «Майн кампф» сформулировать какое-то мировоззрение, настолько же несомненен и тот факт, что эта книга содержит – пусть и в отрывочной и неупорядоченной форме – все элементы национал-социалистического мировоззрения. Все, чего хотел Гитлер, уже есть в ней, даже если современники не заметили этого. Тот, кто умеет приводить в порядок разбросанные части и вычленять их логические структуры, получает в итоге «идейное построение, от последовательности и консистенции которого перехватывает дыхание»19
Nolte E. Faschismus in seiner Epoche, S. 55. Такую попытку предпринял вслед за фундаментальными исследованиями X. Р. Тревора-Роупера Эберхард Йеккель, который изложил свои заключительные выводы в книге «Мировоззрение Гитлера» (Jaeckel E. Hitlers Weltanschauung).

И хотя Гитлер в последующие годы, после отсидки в ландсбергской тюрьме, ещё доводил свою книгу до кондиции и в первую очередь приводил её в систему, но в целом дальнейшего развития она уже не получила. Изначально зафиксированные формулировки остались неизменными, они пережили годы восхождения и годы власти и проявляли – далеко за пределами всей нигилистической позы – уже перед лицом конца свою парализующую силу: стремление к расширению пространства, антимарксизм и антисемитизм, сцепленные друг с другом дарвинистской идеологией борьбы, образовывали константы его картины мира и определяли как его первые, так и его последние известные нам высказывания.

Правда, это была картина мира, которая не формулировала ни какой-то новой идеи, ни какого-нибудь представления о социальном счастье, она являлась скорее произвольной компиляцией многочисленных теорий, относившихся ещё с середины XIX века к распространённой составной части одиозной вульгарно-националистической науки. Все, что «память-губка» Гитлера впитала в себя в предыдущие периоды жадного чтения, всплыло теперь зачастую в самых неожиданных сочетаниях и новых взаимосвязях – это было смелое и уродливое строение не без мрачных закоулков, выросшее из идейного сора эпохи, и оригинальность Гитлера проявилась тут как раз в способности насильственно соединять разнородное и едва ли совместимое и всё-таки придать лоскутному ковру своей идеологии плотность и структуру. Наверное, можно было бы сформулировать так: его ум едва ли производил мысли, но он наверняка генерировал огромную энергию. Она отфильтровывала и закаляла эту идейную смесь и придавала ей ледниковую первозданность. Хью Тревор-Роупер, нарисовав запоминающуюся картину, назовёт призрачный мир этого духа устрашающим, «поистине величественным в его гранитной застылости и всё же жалким по его беспорядочной перегруженности – это словно какой-то исполинский варварский памятник, выражение огромной силы и дикого духа, окружённый грудой прогнившего мусора старыми банками и дохлыми тараканами, золой, шелухой и сором – интеллектуальной осыпью веков».20
Trevor-Roper H. R. The Mind of Adolf Hitler, предисловие к книге Hitler"s Table Talk, p. XXXV; K. Хайден назвал Гитлера человеком с ярко выраженным «комбинаторским талантом» (Heiden К. Geschichte, S. 11). См. также: Phelps R. H. Hitlers grundlegende Rede ueber den Antisemitismus. In: VJHfZ, 1968, H. 4, S. 395 ff.

Наиболее весомой при этом была, пожалуй, способность Гитлера каждой мыслью ставить вопрос о власти. В противоположность лидерам движения «фелькише», которые потерпели фиаско не в последнюю очередь в результате своих идеологических изысков, он рассматривал сами мысли как «всего лишь теорию» и присваивал их себе только тогда, когда в них проглядывало практическое, организаторское зерно. То, что он называл «мышлением с точки зрения партийной целесообразности», было его умение придавать всем идеям, тенденциям и даже слепой вере ориентированную на власть, по сути своей политическую форму.

Он сформулировал оборонительную идеологию уже давно перепуганного буржуа, ограбив собственные представления последнего и дав в его распоряжение агрессивное и целеустремлённое учение-действие. Мировоззрение Гитлера уловило все кошмары и интеллектуальные моды буржуазного века: великий, продолжавший пагубно действовать ещё с 1789 года и актуализированный в России, как и в Германии, ужас перед революцией слева в облике социального страха; психоз австрийского немца перед чужим засильем в облике расово-биологического страха; сотни раз выражавшееся опасение «фелькише», что неповоротливые и мечтательные немцы окажутся побеждёнными в состязании народов, в облике национального страха и, наконец, и тот страх эпохи, которым была охвачена буржуазия, видя, что время её величия проходит, а сознание уверенности рушится. «Нет больше ничего прочного, – восклицал Гитлер, – нет больше ничего крепкого у нас внутри. Все только внешнее, все пробегает мимо нас. Беспокойным и торопливым становится мышление нашего народа. Вся жизнь совершенно разрывается… «21
Adolf Hitler in Franken, S. 39 f. Здесь нужно сказать о том, что при попытке сделать резюме о мировоззрении Гитлера нельзя опираться только на «Майн кампф», а следует учитывать и его высказывания как предшествующих, так и последующих лет. Это тем более оправдано, что с 1924 года идеология Гитлера по сути своей не изменилась.

Его размашистый темперамент, искавший безграничных пространств и охотно вращавшийся в эпохах оледенения, расширил это основное чувство страха до симптома одного из тех великих кризисов мира, в которых рождаются или гибнут эпохи и ставится на карту сама судьба человечества: «Этому миру конец!» Гитлер был словно одержим представлением о великой болезни мира, о вирусах, о ненасытных термитах, о язвах человечества; и когда он потом обратился к учению Гербигера о всемирном оледенении, то привлекло его тут, прежде всего то, что историю Земли и развитие человечества оно объясняло последствиями исполинских космических катастроф. Словно зачарованный, предчувствовал он близящееся крушение, и из этого ощущения грядущего всемирного потопа, свойственного его картине мира, рождалась вера в своё призвание, мессианская, обещавшая всемирное благо и считавшая себя ответственной за это как Необъяснимая последовательность, с которой он во время войны до самого последнего момента и вопреки какой-либо военной необходимости продолжал дело уничтожения евреев, диктовалась в своей основе отнюдь не только его болезненным упрямством – скорее, она имела своим обоснованием представление, что он участвует в битве титанов, которой подчинены все текущие интересы, а сам он является той «иной силой», что призвана спасти Вселенную и отбросить зло «назад к Люциферу».22
Hitler A. Mein Kampf, S. 751.

Представление об исполинском, космическом противоборстве доминировало над всеми тезисами и позициями его книги, насколько бы абсурдными или фантастическими они ни казались, – они придавали метафизическую серьёзность его суждениям и выводили эти суждения на мрачно-грандиозный сценический фон: «Мы можем погибнуть, может быть. Но мы унесём с собой весь мир. Всемирный огонь Муспилли, вселенский пожар», – так выразился он однажды, будучи в таком апокалипсическом настроении. В «Майн кампф» есть немало пассажей, где он придаёт своим заклинаниям космический характер, образно включая в них всю Вселенную. «Еврейское учение марксизма, – пишет он, – став основой мироздания, привело бы к концу всякого мыслимого людьми порядка», и именно бессмысленность этой гипотезы, возводящей идеологию в принцип порядка мироздания, демонстрирует непреодолимую тягу Гитлера мыслить космическими масштабами. В драматические события им вовлекаются «звезды», «планеты», «всемирный эфир», «миллионы лет», а кулисами тут служат «сотворение», «земной шар», «царство небесное».23
Эти и другие примеры см.: Hitler A. Mein Kampf, S. 68 ff. Предыдущая цитата взята из кн.: Rauschning H. Gespraeche, S. 11. Высказывание об А. Розенберге приводит Людекке: Luedecke К. G. W. Op. cit. S. 82.

Как известно, произведение Адольфа Гитлера «Моя борьба» в нашем богоспасаемом отечестве категорически запрещено к изданию и реализации через розничную сеть. Ибо, как однажды сказал небезызвестный телеразоблачитель, борец с коррупцией и почетный ниспровергатель дутых авторитетов Андрей Караулов, это – «чудовищная книга». Впрочем, свирепость наших законов, как известно, с легкостью компенсируется возможностью их невыполнения, и посему те, кто хочет иметь в домашней библиотеке плод литературного творчества германского фюрера, – его имеют и соответственно могут читать. Все же остальные граждане, не горящие желанием обладать оной книжкой, верят на слово уважаемому ведущему «Момента истины» и полагают, что запрет на «Майн кампф» обусловлен некими страшными ужасами, которые в этой книге изложены и которых обычному человеку, дабы спокойно спать, лучше и не знать.

Очень может быть, что, с точки зрения господина Караулова, «Майн кампф» действительно является чудовищной книгой – ибо он ее не читал. Я же ее читал и, хуже того, держу у себя на рабочем столе, дабы иногда перечесть особенно захватывающие моменты. И, признаюсь, довольно долго не мог понять, отчего это довольно скучное политологическое чтиво столь ненавистно нашим властям – до такой степени, что запрещено к продаже через книжные магазины, через которые много разной пакости ныне проходит невозбранно.

Ну вот, например: «Чтение не является самоцелью, а только средством к цели. Чтение имеет целью помочь человеку получить знания в том направлении, какое определяется его способностями и его целеустремлением. Чтение дает человеку в руки те инструменты, которые нужны ему для его профессии, независимо от того, идет ли речь о простой борьбе за существование или об удовлетворении более высокого назначения. Но, с другой стороны, чтение должно помочь человеку составить себе общее миросозерцание». Вполне себе разумно, не правда ли?

Или вот: «Общественная деятельность никогда и ни при каких обстоятельствах не должна сводиться к смешной и бесцельной благотворительности, она должна сосредоточиваться на устранении тех коренных недостатков в организации нашей хозяйственной и культурной жизни, которые неизбежно приводят или, по крайней мере, могут приводить отдельных людей к вырождению». Или, к примеру, вот такой пассаж: «Политические партии не должны иметь ничего общего с религиозными проблемами, если они не хотят губить обычаи и нравственность своей собственной расы. Для политического руководителя религиозные учения и учреждения его народа должны всегда оставаться совершенно неприкосновенными». « Разве не Божья воля создала человека по образу и подобию Творца Всевышнего? Кто разрушает дело Божие, тот ополчается против воли Божией. Поэтому мы и говорим: пусть каждый остается при своей вере, но пусть каждый считает своей первейшей обязанностью бороться против тех, кто задачу своей жизни видит в том, чтобы подорвать веру другого». Или вот этот абзац – вполне себе политкорректный: «Идеализм всегда был, есть и будет главной предпосылкой всей человеческой культуры. Идеализм есть не что иное, как подчинение интересов и всей жизни отдельного лица интересам и всей жизни общества, действительное развитие человечества возможно только при наличии готовности к самопожертвованию со стороны индивидуума в пользу общества».

Опять же – страниц сорок в «Майн кампф» посвящено вопросам образования и воспитания молодежи. И по большей части никакого криминала там нет: «Вопрос о здоровом национальном сознании народа есть в первую очередь вопрос о создании здоровых социальных отношений как фундамента для правильного воспитания индивидуума. Ибо только тот, кто через воспитание в школе познакомился с культурным, хозяйственным и, прежде всего, политическим величием собственного отечества, сможет проникнуться внутренней гордостью по поводу того, что он принадлежит к данному народу. Бороться я могу лишь за то, что я люблю. Любить могу лишь то, что я уважаю, а уважать лишь то, что я, по крайней мере, знаю».

Или вот о профсоюзах: « Пока профсоюзная деятельность имеет целью улучшение жизни целого сословия, которое является одной из главных опор нации, это движение не только не враждебно отечеству и государству, напротив, оно «национально» в лучшем смысле слова. Уже на рубеже XX столетия профдвижение давно перестало служить своей прежней задаче. Из года в год оно все больше подчинялось социал-демократической политике и в конце концов превратилось исключительно в рычаг классовой борьбы. Его задачей стало изо дня в день наносить удары тому экономическому порядку, который с таким трудом едва-едва был построен. Подорвавши экономический фундамент государства, можно уже подготовить такую же судьбу и самому государству. С каждым днем профсоюзы стали все меньше и меньше заниматься защитой действительных интересов рабочих».

О политической работе с массами: «Психика широких масс совершенно невосприимчива к слабому и половинчатому. Душевное восприятие женщины менее доступно аргументам абстрактного разума, чем не поддающимся определению инстинктивным стремлениям к дополняющей ее силе. Женщина гораздо охотнее покорится сильному, чем сама станет покорять себе слабого. Да и масса больше любит властелина, чем того, кто у нее чего-либо просит. Масса чувствует себя более удовлетворенной таким учением, которое не терпит рядом с собой никакого другого, нежели допущением различных либеральных вольностей. Большею частью масса не знает, что ей делать с либеральными свободами, и даже чувствует себя при этом покинутой».

Германский фюрер не жаловал парламентскую демократию: «Парламент принимает какое-либо решение, последствия которого могут оказаться роковыми. И что же? Никто за это не отвечает, никого нельзя привлечь к ответственности! Да разве вообще колеблющееся большинство людей может всерьез нести какую-либо ответственность? Парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество, заключенное в той или другой толпе. Прежде всего, парламентаризм является причиной того невероятного наплыва самых ничтожных фигур, которыми отличается современная политическая жизнь». «Большинство не только всегда является представителем глупости, но и представителем трусости. Соберите вместе сто дураков, и вы никак не получите одного умного. Соберите вместе сто трусов, и вы никак не получите в результате героического решения».

«Все знают, что бюллетени подаются избирательной массой, которую можно подозревать в чем угодно, только не в избытке ума. Вообще трудно найти достаточно резкие слова, чтобы заклеймить ту нелепость, будто гении рождаются из всеобщих выборов».

«Идеалом современного демократического парламентаризма является не собрание мудрецов, а толпа идейно зависимых нулей, руководить которыми в определенном направлении будет тем легче, чем более ограниченными являются эти людишки».

На примере последних выборов в Государственную думу – что-нибудь изменилось за прошедшие восемьдесят лет?

Надо признать, что Адольф Алоизович не жаловал русских, чехов и вообще славян. Пишет он о нас в весьма неприятных глазу любого русского выражениях: «Русско-японская война застала меня уже более зрелым человеком. За этими событиями я следил еще внимательнее. В этой войне я стал на определенную сторону и притом по соображениям национальным. В дискуссиях, связанных с Русско-японской войной, я сразу стал на сторону японцев. В поражении России я стал видеть также поражение австрийских славян». « Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам – превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы». Лично я в этом никакого криминала не вижу – любовь к какой-либо нации вменить в обязанность представителям другой невозможно по определению. Ну не любил нас Гитлер – ну и что? Нас никто в Европе не любит…

* * *

«Постепенно я начал их ненавидеть».

Это, конечно, ужасно. И книга, в которой говорится о ненависти к целому народу, безусловно, не совсем этична. И автор ее должен быть подвергнут самому суровому остракизму!

Но, положа руку на сердце, запрещаем ли мы, русские, те книги, в которых плохо говорится о нас? Никак нет – мы их не запрещаем. Мы их издаем и читаем!

* * *

К примеру, весьма уважаемый у нас Бернард Шоу в своих «Автобиографических заметках» описывает Россию первой половины 30-х годов: «Поскольку в нашем распоряжении было еще много времени, мы прошлись по соседней деревне. Русская деревня так ужасна, что можно понять коммунистов, которые сжигают ее, как только уговаривают жителей вступить в колхоз и жить по-человечески. Англичане, привыкшие к красоте и уюту сельской жизни, сделали бы это гораздо раньше. Представьте себе собачью конуру, как в Бробдингнеге, из грубого, темного, некрашеного дерева. В такой конуре и ютится русский крестьянин. Внутри громоздкий открытый стенной шкаф, откуда исходит спертый запах, и печь, на которой спят, когда холодно. Много мебели в избе не держат, чтобы оставалось место для домашнего скота, с помощью которого крестьянин обрабатывает свой клочок земли. Если вы хорошо одеты, то хозяин будет вам низко кланяться – многократно и истово. Если же вы снизойдете до разговора с ним, он схватит вашу руку, запустит ее за окладистую бороду и начнет осыпать поцелуями, говоря при этом всякие ласковые слова». Вот такими убогими холуями, живущими под одной крышей со скотиной, представлял английской публике русских крестьян знаменитый драматург!

Или вот такой классический пример европейской русофобии – таблица Менделеева на Западе называется просто «Периодическая таблица» (Periodic Table).

В недавно изданной «Истории Европы» известного британского историка, оксфордского профессора Нормана Дэвиса написано о наших дедах, одолевших Третий рейх: «По усеянным трупами полям полчища плохо одетых и плохо вооруженных иванов все шли и шли, пока не перегревались немецкие пулеметы, а пулеметчики больше не могли убивать». И вообще в западной литературе (переводимой у нас) русские – безнадежно убогие мыслью, никчемные делом и уродливые телом чудовища, злобные орки из Мордора, и никак иначе. По сравнению с описаниями русских в некоторых творениях западноевропейских «писателей» высказывания Гитлера о евреях – практически комплименты!

* * *

В «Майн кампф» сказано: « Еврейское учение марксизма отвергает аристократический принцип рождения и на место извечного превосходства силы и индивидуальности ставит численность массы и ее мертвый вес. Марксизм отрицает в человеке ценность личности, он оспаривает значение народности и расы и отнимает, таким образом, у человечества предпосылки его существования и его культуры». «Эти господа (евреи и марксисты) исходили из того правильного расчета, что чем чудовищнее солжешь, тем скорей тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, нежели маленькой. Ну, а известно, что виртуозами из виртуозов по части лжи во все времена были евреи».

Относительно эпитетов, коими Адольф Алоизович награждает евреев, ничего сказать не могу – видимо, у человека всерьез наболело, а вот к Карлу Марксу (и евоному дружку, Фридриху Энгельсу) у меня, как у русского, есть серьезные претензии.

Что, например, оный Карл Маркс писал о русских в своей работе «Разоблачения дипломатической истории XVIII века»? Всякую мерзость: «Подведем итог. Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала virtuoso в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира». Еврей из Трира нашел даже некие «антиморские свойства славянской расы »! Ибо, по его словам, «русская национальность по-настоящему не освоила ни какую-либо часть балтийского побережья, ни черкесское, ни мегрельское восточное побережье Черного моря» . И вообще, Россия – исконный латентный агрессор: « Так же как она поступила с Золотой Ордой, Россия теперь ведет дело с Западом. Чтобы стать господином над монголами, Московия должна была татаризоваться . Чтобы стать господином над Западом, она должна цивилизоваться… оставаясь рабом, то есть придав русским тот внешний налет цивилизации, который подготовил бы их к восприятию техники западных народов, не заражая их идеями последних».

Маркс вообще отказывал русским в праве БЫТЬ СЛАВЯНАМИ! В своем письме Энгельсу от 24 июня 1865 года он писал: « Московиты узурпировали имя Россия. Они не являются славянами; они вообще не принадлежат к индоевропейской расе; они – des intrus, «пришельцы», их надо выгнать обратно за Днепр».

Впрочем, его подельник по «Капиталу» тоже отметился небрежением славян. В своей работе «Революция и контрреволюция в Германии» Энгельс заметил, что славянские народы Австрии – это «народы без своей истории» одушевлены панславизмом, «нелепым, антиисторическим движением, поставившим себе целью ни много ни мало, как подчинить цивилизованный Запад варварскому Востоку». А болгар и прочих южных славян герр Энгельс считал вообще «этническим мусором».

И заметьте – ни мы, русские, ни болгары, ни славянские народы бывшей Австро-Венгерской империи труды Маркса – Энгельса НЕ ЗАПРЕЩАЕМ! Хотя иногда находим в них такое, что впору основоположников марксизма из могил вытащить и на ближайшем суку повесить…

* * *

«Майн кампф» запрещена совсем по другой причине. Эта книга – учебник того, как РЕАЛЬНО провести такие политические преобразования в государстве, которые раз и навсегда покончили бы со всевластием золотого тельца, эта книга – пособие по созданию действительно национального и подлинно социального государства. У Гитлера ПОЛУЧИЛОСЬ – и поэтому его книга запрещена! «Мы ведем борьбу за обеспечение существования и за распространение нашей расы и нашего народа. Мы ведем борьбу за обеспечение пропитания наших детей, за чистоту нашей крови, за свободу и независимость нашего отечества. Мы ведем борьбу за то, чтобы народ наш действительно мог выполнить ту историческую миссию, которая возложена на него Творцом вселенной».

Основные идеи, изложенные в книге

Книга отражает идеи, последствиями которых стала Вторая мировая война . Заметно виден антисемитизм автора. Например, утверждается, что международный язык эсперанто является частью еврейского заговора .

Гитлер использовал основные тезисы популярной в то время идеологии «еврейской угрозы», говорящие о монопольном захвате мировой власти евреями.

Также из книги можно узнать подробности детства Гитлера и то, как сформировались его антисемитские и милитаристские взгляды.

«Моя борьба» чётко выражает расистское мировоззрение, разделяющее людей по происхождению. Гитлер утверждал, что арийская раса со светлыми волосами и голубыми глазами стоит на вершине человеческого развития. (Сам Гитлер имел тёмные волосы и голубые глаза.) Евреи , негры и цыгане относились к «низшим расам». Призывал к борьбе за чистоту арийской расы и дискриминации остальных.

Гитлер говорит о необходимости завоевания «жизненного пространства на Востоке »:

Популярность до Второй мировой войны

Издание «Моей борьбы» на французском языке, 1934 г.

Первое издание книги в России было выпущено издательством «Т-Око» в 1992 году. За последнее время книга была издана несколько раз:

• Моя борьба Перевод с немецкого, 1992, издательство «Т-ОКО»
• Моя борьба Перевод с немецкого, 1998, С коммент. редакции / Адольф Гитлер, 590, с. 23 см, Москва, Витязь.
• Моя борьба Перевод с немецкого, 2002, издательство «Русская правда».
• Моя борьба Перевод с немецкого, 2003, 464, Москва, Социальное Движение.

В соответствии с российским законом о противодействии экстремистской деятельности на территории Российской Федерации запрещено распространение экстремистских материалов (в их число включены также труды руководителей национал-социалистской рабочей партии Германии , - а значит и книга Адольфа Гитлера «Моя борьба»), а также их производство или хранение в целях распространения.

Сноски и источники

Ссылки

• «Моя борьба» на русском языке
  • «Моя борьба» на русском языке в архиве Интернета

Джордж Оруэлл

Рецензия на «Майн кампф» Адольфа Гитлера

Символичной для нынешнего бурного развития событий стала осуществленная год назад публикация издательством «Херст энд Блэкетт» полного текста «Майн кампф» в явно прогитлеровском духе. Предисловие переводчика и примечания написаны с очевидной целью приглушить яростный тон книги и представить Гитлера в наиболее благоприятном свете. Ибо в то время Гитлер еще считался порядочным человеком. Он разгромил немецкое рабочее движение, и за это имущие классы были готовы простить ему почти все. Как левые, так и правые свыклись с весьма убогой мыслью, будто национал-социализм – лишь разновидность консерватизма.

Потом вдруг выяснилось, что Гитлер вовсе и не порядочный человек. В результате «Херст энд Блэкетт» переиздало книгу в новой обложке, объяснив это тем, что доходы пойдут в пользу Красного Креста. Однако, зная содержание книги «Майн кампф», трудно поверить, что взгляды и цели Гитлера серьезно изменились. Когда сравниваешь его высказывания, сделанные год назад и пятнадцатью годами раньше, поражает косность интеллекта, статика взгляда на мир. Это – застывшая мысль маньяка, которая почти не реагирует на те или иные изменения в расстановке политических сил. Возможно, в сознании Гитлера советско-германский пакт не более чем отсрочка. По плану, изложенному в «Майн кампф», сначала должна быть разгромлена Россия, а потом уже, видимо, Англия. Теперь, как выясняется, Англия будет первой, ибо из двух стран Россия оказалась сговорчивей. Но когда с Англией будет покончено, придет черед России – так, без сомнения, представляется Гитлеру. Произойдет ли это на самом деле – уже, конечно, другой вопрос.

Предположим, что программа Гитлера будет осуществлена. Он намечает, спустя сто лет, создание нерушимого государства, где двести пятьдесят миллионов немцев будут иметь достаточно «жизненного пространства» (то есть простирающегося до Афганистана или соседних земель); это будет чудовищная, безмозглая империя, роль которой, в сущности, сведется лишь к подготовке молодых парней к войне и бесперебойной поставке свежего пушечного мяса. Как же случилось, что он сумел сделать всеобщим достоянием свой жуткий замысел? Легче всего сказать, что на каком-то этапе своей карьеры он получил финансовую поддержку крупных промышленников, видевших в нем фигуру, способную сокрушить социалистов и коммунистов. Они, однако, не поддержали бы его, если бы к тому моменту своими идеями он не заразил многих и не вызвал к жизни целое движение. Правда, ситуация в Германии с ее семью миллионами безработных была явно благоприятной для демагогов. Но Гитлер не победил бы своих многочисленных соперников, если бы не обладал магнетизмом, что чувствуется даже в грубом слоге «Майн кампф» и что явно ошеломляет, когда слышишь его речи. Я готов публично заявить, что никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру. С тех пор как он пришел к власти, – до этого я, как и почти все, заблуждался, не принимая его всерьез, – я понял, что, конечно, убил бы его, если бы получил такую возможность, но лично к нему вражды не испытываю. В нем явно есть нечто глубоко привлекательное. Это заметно и при взгляде на его фотографии, и я особенно рекомендую фотографию, открывающую издание «Херста энд Блэкетта», на которой Гитлер запечатлен в более ранние годы чернорубашечником. У него трагическое, несчастное, как у собаки, выражение лица, лицо человека, страдающего от невыносимых несправедливостей. Это, лишь более мужественное, выражение лица распятого Христа, столь часто встречающееся на картинах, и почти наверняка Гитлер таким себя и видит. Об исконной, сугубо личной причине его обиды на мир можно лишь гадать, но в любом случае обида налицо. Он мученик, жертва, Прометей, прикованный к скале, идущий на смерть герой, который бьется одной рукой в последнем неравном бою. Если бы ему надо было убить мышь, он сумел бы создать впечатление, что это дракон. Чувствуется, что, подобно Наполеону, он бросает вызов судьбе, обречен на поражение, и все же почему-то достоин победы. Притягательность такого образа, конечно, велика, об этом свидетельствует добрая половина фильмов на подобную тему.

Он также постиг лживость гедонистического отношения к жизни. Со времен последней войны почти все западные интеллектуалы и, конечно, все «прогрессивные» основывались на молчаливом признании того, что люди только об одном и мечтают – жить спокойно, безопасно и не знать боли. При таком взгляде на жизнь нет места, например, для патриотизма и военных доблестей. Социалист огорчается, застав своих детей за игрой в солдатики, но он никогда не сможет придумать, чем же заменить оловянных солдатиков; оловянные пацифисты явно не подойдут. Гитлер, лучше других постигший это своим мрачным умом, знает, что людям нужны не только комфорт, безопасность, короткий рабочий день, гигиена, контроль рождаемости и вообще здравый смысл; они также хотят, иногда по крайней мере, борьбы и самопожертвования, не говоря уже о барабанах, флагах и парадных изъявлениях преданности. Фашизм и нацизм, какими бы они ни были в экономическом плане, психологически гораздо более действенны, чем любая гедонистическая концепция жизни. То же самое, видимо, относится и к сталинскому казарменному варианту социализма. Все три великих диктатора упрочили свою власть, возложив непомерные тяготы на свои народы. В то время как социализм и даже капитализм, хотя и не так щедро, сулят людям: «У вас будет хорошая жизнь», Гитлер сказал им: «Я предлагаю вам борьбу, опасность и смерть»; и в результате вся нация бросилась к его ногам. Возможно, потом они устанут от всего этого и их настроение изменится, как случилось в конце прошлой войны. После нескольких лет бойни и голода «Наибольшее счастье для наибольшего числа людей» – подходящий лозунг, но сейчас популярнее «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Коль скоро мы вступили в борьбу с человеком, провозгласившим подобное, нам нельзя недооценивать эмоциональную силу такого призыва.